Незнание людей обрекает Вас на неизбежные промахи. Вы в одно и то же время слишком много требуете и слишком много ожидаете от них, задавая им задачи не по силам, в той вере, что все люди должны быть проникнуты тою же страстью, какою проникнуты Вы. Вы, вместе с тем, совсем не верите в них, вследствие чего Вы отнюдь не рассчитываете на страсть, возбужденную в них, на создавшееся в них направление, на самостоятельную честность их стремлений к вашей цели, а стараетесь их закрепить, запугать, связать внешними и большею частью далеко недостаточными контролями, так, чтобы, раз попавши в ваши руки, они никогда не могли бы вырваться из них. <...> Вы говорили, что полнейшее отречение от себя, от всех личных требований, удовлетворений, чувств, при­вязанностей и связей должно быть нормальным, естест­венным, ежедневным состоянием всех людей без исклю­чения. Ваше собственное самоотверженное изуверство, ваш собственный истинно высокий фанатизм Вы хотели бы, да еще и теперь хотите сделать правилом общежития. Вы хотите нелепости, невозможности, полнейшего отри­цания природы человека и общества. Такое хотение ги­бельно, потому что оно заставляет Вас тратить ваши силы понапрасну и стрелять всегда мимо. Никакой человек, как бы он ни был силен лично, и никакое общество, как бы совершенна ни была его дисциплина и как бы могуча ни была его организация, никогда не будет в силах побе­дить природу. Пытаться ее победить могут только рели­гиозные фанатики и аскеты — и потому я удивлялся не­долго и немного, встретив в Вас какой-то мистически-пан­теистический идеализм. Да, мой милый друг, Вы не мате­риалист, как мы грешные, а идеалист, пророк, как монах Революции, вашим героем должен быть не Бабеф и даже не Марат, а какой-нибудь Савонарола. Вы фанатик — в этом ваша огромная характер­ная сила; но вместе с тем и ваша слепота, а слепота, боль­шая и губительная слабость, слепая энергия блуждает и спотыкается, и чем страшнее она, тем неминуемее и тем значительнее промахи.