четверг, 28 января 2016
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Посмотрела Children of the Revolution - про Ульрику Майнхоф и Фусако Сэгинобу глазами их дочерей. Насчёт истории Фусако у меня не возникло вопросов (возможно, правда, просто потому, что я её не слишком хорошо знаю); с историей Майнхоф всё совсем не так очевидно. Дочь Ульрики, Беттина Рёль, говорит, что, мол, современный образ её матери крайне отличается от того, какой она была на самом деле; что на самом деле Ульрика была "сама не своя", "словно одержимая", "не в здравом рассудке"; и, конечно, что "не стоит романтизировать революцию".
Насчёт романтизации революции я согласна - дело это пропащее, хотя бы потому, что ничего нет хуже революционеров-романтиков: революционер должен в первую очередь обладать холодным умом. Что же касается адекватности товарища Майнхоф...
Разумеется, я не утверждаю, будто бы знаю Ульрику лучше, чем знает её её собственная дочь, хотя вполне может статься, что сужу я объективнее. Что я утверждаю совершенно точно, так это то, что собственная дочь запросто могла говорить совсем не то, что думает на самом деле. Статьи за авторством Майнхоф есть в интернете в свободном доступе - если кто-то, прочитав их, сможет сказать, глядя мне в глаза, что она была "не в здравом рассудке", я, как минимум, очень сильно удивлюсь, потому что очевидно, что рассудок её был кристально ясен. И оставался он таковым, вероятно, как минимум до Штаммхайма. Зачем было показывать Ульрику одержимой - мне не понять. Не затем ли, чтобы выставить её реакцию на проводимую властями ФРГ политику, как реакцию нездоровую?
Меня довольно часто обвиняют в том, что я как будто бы оправдываю терроризм. Я не оправдываю. Я не считаю действия Майнхоф и Фракции Красной Армии гуманными - всего лишь вполне адекватными и закономерными. В конце концов, и Ульрика, и Андреас Баадер, и Гудрун Энслин, и многие другие РАФовцы пытались действовать ненасильственными методами - нетрудно догадаться, что из этого вышло. Не вышло ничего, - кроме разве что того, что саму протестующую молодёжь вполне себе безнаказанно калечили (и я совсем не уверена, что ни разу не убивали) полицейские свиньи. А реагировать ненасилием на насилие - это, конечно, очень хорошо и высокоморально, но уж никак не естественно - и к тому же, говоря по правде, как правило абсолютно неэффективно. Малкольм Икс как-то сказал следующее: "I myself would go for nonviolence if it was consistent, if everybody was going to be nonviolent all the time. I'd say, okay, let's get with it, we'll all be nonviolent. But I don't go along with any kind of nonviolence unless everybody's going to be nonviolent." Тех же взглядов, видимо, придерживались члены РАФ. Малкольма принято считать - и вполне заслуженно, по моему мнению - борцом за права человека. РАФовцев - исключительно террористами. Причём террористами, основательно двинувшимися.
Но самое нелепое это то, что даже если предположить, что Ульрика действительно была "не в здравом рассудке", невольно возникает вопрос: а куда он, рассудок-то, исчез? Беттина утверждает, что, мол, виной всему Энслин и, в первую очередь, Баадер. Учитывая, что Ульрика была куда старше и опытнее их обоих, мне это кажется несколько странным. Хотя, конечно, не настолько странным, как версия о том, что виной всему - внимание - операция на головной мозг, перенесённая Майнхоф. Нет, давайте смотреть правде в глаза: даже если называть Ульрику "одержимой" - в конце концов, в данном случае это слово может быть использовано для обозначения её крайней преданности революционным идеям, - единственной причиной этой одержимости было только тогдашнее правительство ФРГ.
Печально, что нынешнее правиельство ФРГ вместе с мировой общественностью продолжают старательно это отрицать, забывая о том, что те, кто не помнит своего прошлого (а тем более те, кто от своего прошлого открещивается) обречён пережть его вновь.
Насчёт романтизации революции я согласна - дело это пропащее, хотя бы потому, что ничего нет хуже революционеров-романтиков: революционер должен в первую очередь обладать холодным умом. Что же касается адекватности товарища Майнхоф...
Разумеется, я не утверждаю, будто бы знаю Ульрику лучше, чем знает её её собственная дочь, хотя вполне может статься, что сужу я объективнее. Что я утверждаю совершенно точно, так это то, что собственная дочь запросто могла говорить совсем не то, что думает на самом деле. Статьи за авторством Майнхоф есть в интернете в свободном доступе - если кто-то, прочитав их, сможет сказать, глядя мне в глаза, что она была "не в здравом рассудке", я, как минимум, очень сильно удивлюсь, потому что очевидно, что рассудок её был кристально ясен. И оставался он таковым, вероятно, как минимум до Штаммхайма. Зачем было показывать Ульрику одержимой - мне не понять. Не затем ли, чтобы выставить её реакцию на проводимую властями ФРГ политику, как реакцию нездоровую?
Меня довольно часто обвиняют в том, что я как будто бы оправдываю терроризм. Я не оправдываю. Я не считаю действия Майнхоф и Фракции Красной Армии гуманными - всего лишь вполне адекватными и закономерными. В конце концов, и Ульрика, и Андреас Баадер, и Гудрун Энслин, и многие другие РАФовцы пытались действовать ненасильственными методами - нетрудно догадаться, что из этого вышло. Не вышло ничего, - кроме разве что того, что саму протестующую молодёжь вполне себе безнаказанно калечили (и я совсем не уверена, что ни разу не убивали) полицейские свиньи. А реагировать ненасилием на насилие - это, конечно, очень хорошо и высокоморально, но уж никак не естественно - и к тому же, говоря по правде, как правило абсолютно неэффективно. Малкольм Икс как-то сказал следующее: "I myself would go for nonviolence if it was consistent, if everybody was going to be nonviolent all the time. I'd say, okay, let's get with it, we'll all be nonviolent. But I don't go along with any kind of nonviolence unless everybody's going to be nonviolent." Тех же взглядов, видимо, придерживались члены РАФ. Малкольма принято считать - и вполне заслуженно, по моему мнению - борцом за права человека. РАФовцев - исключительно террористами. Причём террористами, основательно двинувшимися.
Но самое нелепое это то, что даже если предположить, что Ульрика действительно была "не в здравом рассудке", невольно возникает вопрос: а куда он, рассудок-то, исчез? Беттина утверждает, что, мол, виной всему Энслин и, в первую очередь, Баадер. Учитывая, что Ульрика была куда старше и опытнее их обоих, мне это кажется несколько странным. Хотя, конечно, не настолько странным, как версия о том, что виной всему - внимание - операция на головной мозг, перенесённая Майнхоф. Нет, давайте смотреть правде в глаза: даже если называть Ульрику "одержимой" - в конце концов, в данном случае это слово может быть использовано для обозначения её крайней преданности революционным идеям, - единственной причиной этой одержимости было только тогдашнее правительство ФРГ.
Печально, что нынешнее правиельство ФРГ вместе с мировой общественностью продолжают старательно это отрицать, забывая о том, что те, кто не помнит своего прошлого (а тем более те, кто от своего прошлого открещивается) обречён пережть его вновь.
четверг, 03 декабря 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
How am I supposed to sleep tonight? How am I supposed to lie under the starry sky knowing that somewhere sky is full not of stars but of bombs? In the midnight silence, I hear so clearly screams of those whose life are taken away without any reason. How am I supposed to sleep in peace and calm, if right in this moment people are wiped out, massacred, massacred?! Does it sound pathetic? Few days ago I was protesting on the mass manifestation against terrorism and aggression – how, after this, will I dare to close my eyes when the darkness covers the Earth, while hundreds of people are killed just because some men in suits and ties on the other end of the planet had decided so?
I thought I understand the politics: I don’t. Never was, never will. How can people, who are – undeservedly - given the power to decide upon other people’s lives, agree about taking those lives away, when just one word – one tiny little word from each of those men – is enough to save them? How, owning the possibility to save hundreds by one word, they refuse to use this possibility? How can one willingly wash his hands with the blood of the innocents (I wanted to write ‘to dirty’ firstly, but I could not, for their hands are much dirtier than the blood of the victims)? How can they sleep in peace and calm tonight, after filling other people’s nights with the nightmares, from which they cannot wake, because no one can wake from the reality? How will they wake up next morning, and will read their morning newsletter, and drink their coffee, knowing, that because of them some people will never be able to read newsletters or drink coffee anymore? How is that they are not considered to be terrorists after doing so? What makes the act of dropping bombs any different from classic homicide?
I do not understand the politics. But it is not the problem. The problem is that many of those, who sit in the Parliament, don’t seem to understand it either. What is more, along with it, they don’t seem to understand the basic principles of humanity.
четверг, 26 ноября 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Western society was, throughout all its history, moving from the natural, wild state of human being towards more civilized and thus more formal behavior, allowing little if none space for ancestral savage traditions. One of those is the tradition of dance: not dance as an element of the elitist culture, like, for example waltz or polonaise, which serve to separate the rich and privileged from the common people; but rather that ecstatic, almost ritual dance, unifying all the people of given community in the single impulse. Such type of dance is presented in the traditions of the majority of African, Oceanian and American tribes; it is also the dance of the Bacchants; it is – or, at least, it was - also characteristic for the western rural communities. This type of dance lacks any formalities; it has primarily practical significance: to get rid from the physical restrictions imposed by the ethos, to offload the desire to violence and aggression without accomplishing acts of violence and aggression.
It seems that in doing so, our ancestors were much more successful, than we are. One may argue, that it is possible to experience quite the same on a disco club dance floor; but, while offering the opportunity to deal with the unnecessary emotions, it lacks one essential quality of the tribal dancing tradition: feeling of belonging to the community. Dance floor, instead, concentrates on typically Western individualist psychology: psychology that may be beneficial in the sense of daily routine typical Western person lives through, but never in the sense of trust and security. Disco clubs, in fact, have an effect of the isolation of the given individual inside his personal space; at most, it unifies two individuals, in the same moment separating them from the outer world. It offers one greater feeling of individuality rather than this of community.
This brings to question the other kind of dance floors: not the ones of disco-clubs, but those of concert venues. Concerts are by no means the acts of individuality: they are acts of the unification; they unite those with the same taste, which very often is erected almost to the status of the religious belief. When being on a dance floor of the concert venues, one very often loses this feeling of shyness and reservation he so often feels in daily life, even when communicating with the members of his social circle. Here, however, the communication is brought to completely different, nonverbal level; necessity of choosing proper phrasing and register therefore disappears, allowing the individual to express all range of emotions on purely physical level. The borders between individuals fade: they are singing together, synchronizing thus their breathing; they are clapping and stomping simultaneously; they are shaking their heads; they are rising their arms with the fists clenched in exactly the same moment. Separate bodies are merged into one single collective body. They may seem unconscious of what they are doing: in fact, they are as conscious as ever, only the individual consciousness is being replaced by the collective consciousness, controlled by the ancient natural forces, which are violently oppressed in modern daily life. Here, these old spirits have back their true power.
And this power is the power of consolation: as Frantz Fanon had written, it serves to canalize, transform and conjure away the aggression. Subdued to this power, people finally get the opportunity to forget about their own troubles along with their own needs; perhaps, the unique opportunity, which one can use without violating the law in the present-day life.
It seems that in doing so, our ancestors were much more successful, than we are. One may argue, that it is possible to experience quite the same on a disco club dance floor; but, while offering the opportunity to deal with the unnecessary emotions, it lacks one essential quality of the tribal dancing tradition: feeling of belonging to the community. Dance floor, instead, concentrates on typically Western individualist psychology: psychology that may be beneficial in the sense of daily routine typical Western person lives through, but never in the sense of trust and security. Disco clubs, in fact, have an effect of the isolation of the given individual inside his personal space; at most, it unifies two individuals, in the same moment separating them from the outer world. It offers one greater feeling of individuality rather than this of community.
This brings to question the other kind of dance floors: not the ones of disco-clubs, but those of concert venues. Concerts are by no means the acts of individuality: they are acts of the unification; they unite those with the same taste, which very often is erected almost to the status of the religious belief. When being on a dance floor of the concert venues, one very often loses this feeling of shyness and reservation he so often feels in daily life, even when communicating with the members of his social circle. Here, however, the communication is brought to completely different, nonverbal level; necessity of choosing proper phrasing and register therefore disappears, allowing the individual to express all range of emotions on purely physical level. The borders between individuals fade: they are singing together, synchronizing thus their breathing; they are clapping and stomping simultaneously; they are shaking their heads; they are rising their arms with the fists clenched in exactly the same moment. Separate bodies are merged into one single collective body. They may seem unconscious of what they are doing: in fact, they are as conscious as ever, only the individual consciousness is being replaced by the collective consciousness, controlled by the ancient natural forces, which are violently oppressed in modern daily life. Here, these old spirits have back their true power.
And this power is the power of consolation: as Frantz Fanon had written, it serves to canalize, transform and conjure away the aggression. Subdued to this power, people finally get the opportunity to forget about their own troubles along with their own needs; perhaps, the unique opportunity, which one can use without violating the law in the present-day life.
понедельник, 13 июля 2015
20:40
Доступ к записи ограничен
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 06 июля 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
«Studies show that the meaning of the color yellow can be warmth, cheerfulness, increased mental activity, increased muscle energy. The color yellow helps activate the memory, encourage communication, enhance vision, build confidence, and stimulate the nervous system. <...> The color yellow is a spontaneous and unstable color. <...> If yellow is overused, it can have a disturbing effect. For example, it is a proven fact that babies cry more in rooms painted yellow. Too much yellow causes loss of focus and makes it hard to complete a task. Too much yellow also can cause people to become critical and demanding.»
суббота, 04 июля 2015
21:49
Доступ к записи ограничен
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Ein Leichtes Leises Sauseln
von Einsturzende Neubauten
(вольный перевод)
(какой к черту перевод, просто после концерта я не могу перестать слушать и не могу начать слушать с п о к о й н о)
Я в бегах от ревущей толпы; сквозь пустыни и бездорожье
я дошел до конца, и теперь достиг входа; смиренно и молча,
не имея малейшего плана и цели, я жду.
Помнишь яростный шторм, тот, которым ты не был затронут?
Землетрясенье - и ты опять невредим?
Я безжалостно вырву все корни, я подорву все основы,
чтоб покачнуть верхний мир...
Невесомый, едва слышный шепот, что гонит прочь тишину
и приносит свет.
И во время потопа, я знаю, тебя не снесет даже самым сильным теченьем;
Пускай будет железный ливень - ты окажешься в стороне.
Я же - вырву все двадцать два корня, чтоб мир привести в движенье;
Я буду кричать что есть мочи, пока в тишине,
не услышу шёпот в ответ.
(03.07.2015)
читать дальше
von Einsturzende Neubauten
(вольный перевод)
(какой к черту перевод, просто после концерта я не могу перестать слушать и не могу начать слушать с п о к о й н о)
Я в бегах от ревущей толпы; сквозь пустыни и бездорожье
я дошел до конца, и теперь достиг входа; смиренно и молча,
не имея малейшего плана и цели, я жду.
Помнишь яростный шторм, тот, которым ты не был затронут?
Землетрясенье - и ты опять невредим?
Я безжалостно вырву все корни, я подорву все основы,
чтоб покачнуть верхний мир...
Невесомый, едва слышный шепот, что гонит прочь тишину
и приносит свет.
И во время потопа, я знаю, тебя не снесет даже самым сильным теченьем;
Пускай будет железный ливень - ты окажешься в стороне.
Я же - вырву все двадцать два корня, чтоб мир привести в движенье;
Я буду кричать что есть мочи, пока в тишине,
не услышу шёпот в ответ.
(03.07.2015)
читать дальше
вторник, 30 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Очень трудно писать о концертах связно, особенно непосредственно после них. Особенно в данном случае, когда концерт, собственно, и не был концертом как таковым — было нечто большее, сакрально-мистическое, что-то ритуального толка.
Крошечный городок, затерянный между полей и холмов Эмилии-Романьи, утонувший в тьме, пронзаемой снопами света от прожекторов и светлячками сигарет, ароматный каннабисный дым, стены старинного замка, и — ты растворяешься в этой смеси музыки и шума, будучи не в состоянии отделить собственное "я". Даже смотря видео с концертов Einsturzende Neubauten можно ощутить это, да даже просто слушая их, но живьём — чистейший гипноз, не больше и не меньше.
По правде говоря, я до последнего боялась, что подкатит это чувство двойственности: до сих пор в моём сознании Бликса нынешний и Бликса молодой как-то расщеплялись, были разными людьми; и творчество группы тоже расщеплялось; где-то в глубине души бродило чувство, будто тот тощий юноша с безумным взглядом, которого описывал Кейв, существует и до сих пор. Оказалось, существует; но не отдельно, а как часть нынешнего, и с музыкой то же, и именно Greatest Hits позволяют понять это; это обрушивается на тебя — все 35 лет, потрясающая мудрость, потрясающий опыт, частью которого становишься и ты сам.
du fragst mich: alter,
wo ist das was ich vorhatte bei dir verblieben?
ist es festgeschrieben oder wurde es ertrankt?
ich sage:
was von mir noch ubrig ist hat nur mit dir zu tun
unter schichten jahren jahresringen
ist es immernoch eingraviert.
Крошечный городок, затерянный между полей и холмов Эмилии-Романьи, утонувший в тьме, пронзаемой снопами света от прожекторов и светлячками сигарет, ароматный каннабисный дым, стены старинного замка, и — ты растворяешься в этой смеси музыки и шума, будучи не в состоянии отделить собственное "я". Даже смотря видео с концертов Einsturzende Neubauten можно ощутить это, да даже просто слушая их, но живьём — чистейший гипноз, не больше и не меньше.
По правде говоря, я до последнего боялась, что подкатит это чувство двойственности: до сих пор в моём сознании Бликса нынешний и Бликса молодой как-то расщеплялись, были разными людьми; и творчество группы тоже расщеплялось; где-то в глубине души бродило чувство, будто тот тощий юноша с безумным взглядом, которого описывал Кейв, существует и до сих пор. Оказалось, существует; но не отдельно, а как часть нынешнего, и с музыкой то же, и именно Greatest Hits позволяют понять это; это обрушивается на тебя — все 35 лет, потрясающая мудрость, потрясающий опыт, частью которого становишься и ты сам.
du fragst mich: alter,
wo ist das was ich vorhatte bei dir verblieben?
ist es festgeschrieben oder wurde es ertrankt?
ich sage:
was von mir noch ubrig ist hat nur mit dir zu tun
unter schichten jahren jahresringen
ist es immernoch eingraviert.
понедельник, 15 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
суббота, 13 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
"Он говорил о духе Европы и о примете этой эпохи. Повсюду, сказал он, царят сплоченность и стадность, но не свобода и не любовь. Вся эта объединенность, от студенческой корпорации, от певческого кружка до государств, вынужденна, вызвана страхом, робостью, растерянностью, внутри она прогнила, устарела, близка к распаду."
(Это тоже из "Демиана"; Гессе пугающе актуален.)
(Это тоже из "Демиана"; Гессе пугающе актуален.)
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Удивительно, сколько всего интересного я открываю для себя на уроках истории. Всегда любила эту дисциплину, но лишь в последние годы начала её ценить, как школьный предмет.
Мы начали изучать оппозицию в Третьем Рейхе, и когда я перелистывала страницы учебника, не смогла не задержать внимание на одной из фотографий: потрясающе красивое и волевое лицо, прямой и очень ясный, неожиданно спокойный взгляд. Подзаголовок гласил: "Hero or traitor?"
Оказалось, что человек на фотографии — Клаус Шенк граф фон Штауффенберг. Потомок старинного дворянcкого рода, Штауффенберг был убеждённым монархистом, да к тому же патриотом; бывший в Веймаре демократический строй и сопряжённый с ним хаос его совершенно не радовали, и потому вначале он всячески поддерживал Гитлера. Но это было до Хрустальной Ночи, и до того, как в 1938-м Штауффенберг принимал участие в оккупации Судет, и до массовых убийств русских, евреев и поляков в 1942-м, ставших, вероятно, последней каплей. А потом... Не знаю, испытывал ли Штауффенберг сочувствие полякам и евреям — в конце концов, его позиция относительно войны была отнюдь не позицией пацифиста, он считал, что война должна быть Германией выиграна. Но любовь к своей родине он испытывал вне всякого сомнения, и прекрасно понимал, что никакой цивилизованный народ не может существовать счастливо при таком кровавом режиме. И потому 20 июля 1944 Штауффенберг (к тому времени, кстати, потерявший на войне одну руку, два пальца на другой и глаз) пронёс в ставку к Гитлеру чемодан, в котором лежала взрывчатка — но, как известно, покушение не удалось, четверо человек погибло, более двадцати были покалечены, а сам Гитлер остался практически невредим. Штауфффенберга же, естественно, расстреляли, расправа ждала и его брата и мать (жене и детям удалось спастись), и всех, кого подозревали в участии в заговоре — всего около 5000 человек.
Последним, что он произнёс перед смертью, было «Да здравствует священная Германия!»
Hero or traitor? Вопрос был актуален аж до 1980х годов. По-моему, всё совершенно очевидно. За Клаусом фон Штауффенбергом, вероятно, было много прегрешений, но в чём его не представляется возможным упрекнуть, так это в верности своей стране. И это — то проявление патриотизма, которое у меня лично вызывает неподдельное восхищение.
читать дальше
Мы начали изучать оппозицию в Третьем Рейхе, и когда я перелистывала страницы учебника, не смогла не задержать внимание на одной из фотографий: потрясающе красивое и волевое лицо, прямой и очень ясный, неожиданно спокойный взгляд. Подзаголовок гласил: "Hero or traitor?"
Оказалось, что человек на фотографии — Клаус Шенк граф фон Штауффенберг. Потомок старинного дворянcкого рода, Штауффенберг был убеждённым монархистом, да к тому же патриотом; бывший в Веймаре демократический строй и сопряжённый с ним хаос его совершенно не радовали, и потому вначале он всячески поддерживал Гитлера. Но это было до Хрустальной Ночи, и до того, как в 1938-м Штауффенберг принимал участие в оккупации Судет, и до массовых убийств русских, евреев и поляков в 1942-м, ставших, вероятно, последней каплей. А потом... Не знаю, испытывал ли Штауффенберг сочувствие полякам и евреям — в конце концов, его позиция относительно войны была отнюдь не позицией пацифиста, он считал, что война должна быть Германией выиграна. Но любовь к своей родине он испытывал вне всякого сомнения, и прекрасно понимал, что никакой цивилизованный народ не может существовать счастливо при таком кровавом режиме. И потому 20 июля 1944 Штауффенберг (к тому времени, кстати, потерявший на войне одну руку, два пальца на другой и глаз) пронёс в ставку к Гитлеру чемодан, в котором лежала взрывчатка — но, как известно, покушение не удалось, четверо человек погибло, более двадцати были покалечены, а сам Гитлер остался практически невредим. Штауфффенберга же, естественно, расстреляли, расправа ждала и его брата и мать (жене и детям удалось спастись), и всех, кого подозревали в участии в заговоре — всего около 5000 человек.
Последним, что он произнёс перед смертью, было «Да здравствует священная Германия!»
Hero or traitor? Вопрос был актуален аж до 1980х годов. По-моему, всё совершенно очевидно. За Клаусом фон Штауффенбергом, вероятно, было много прегрешений, но в чём его не представляется возможным упрекнуть, так это в верности своей стране. И это — то проявление патриотизма, которое у меня лично вызывает неподдельное восхищение.
читать дальше
понедельник, 08 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
"Многие испытывают то умирание и рождение заново, каковое представляет собой наша судьба, только в этот единственный раз за всю жизнь – при обветшании и медленном разрушении детства, когда все, что мы полюбили, нас покидает и мы вдруг чувствуем одиночество и смертельный холод мирового пространства. И многие навсегда повисают на этой скале и всю жизнь мучительно цепляются за невозвратимое прошлое, за мечту о потерянном рае, самую скверную, самую убийственную на свете мечту."
читать дальше
— Герман Гессе "Демиан"
читать дальше
пятница, 05 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Удивительно. Не утруждала себя раньше тем, чтобы ознакомиться с биографией Сассуна, и совершенно напрасно.
Оказывается, в после военные годы он состоял в отношениях со Стивеном Теннантом, британским аристократом, декадентом, профессиональной красавицей и проч. и проч. И чем больше рассматривала я их совместные фотографии (которых, увы и ах, катастрофически мало), тем яснее мне становилось: коль скоро Теннант с большой долей вероятности был прообразом Лорда Себастьяна Флайта в "Возвращении в Брайдсхед", Сассун идеально, просто бескомпромисно вписывается в роль Чарльза Райдера.
Судите сами:
Оказывается, в после военные годы он состоял в отношениях со Стивеном Теннантом, британским аристократом, декадентом, профессиональной красавицей и проч. и проч. И чем больше рассматривала я их совместные фотографии (которых, увы и ах, катастрофически мало), тем яснее мне становилось: коль скоро Теннант с большой долей вероятности был прообразом Лорда Себастьяна Флайта в "Возвращении в Брайдсхед", Сассун идеально, просто бескомпромисно вписывается в роль Чарльза Райдера.
Судите сами:
среда, 03 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Вообще мне уже ой как давно хотелось перевести что-нибудь у Сассуна, слишком уж хорош его слог (который, впрочем, мне всё равно не удалось сохранить) и слишком уж душераздирающи мотивы. В результате получился самый большой поэтический текст, что я когда либо писала — хотя, конечно, перевод вольный весьма..
To Any Dead Officer
By Segfried Sassoon
Well, how are things in Heaven? I wish you’d say,
Because I’d like to know that you’re all right.
Tell me, have you found everlasting day,
Or been sucked in by everlasting night?
For when I shut my eyes your face shows plain;
I hear you make some cheery old remark—
I can rebuild you in my brain,
Though you’ve gone out patrolling in the dark.
You hated tours of trenches; you were proud
Of nothing more than having good years to spend;
Longed to get home and join the careless crowd
Of chaps who work in peace with Time for friend.
That’s all washed out now. You’re beyond the wire:
No earthly chance can send you crawling back;
You’ve finished with machine-gun fire—
Knocked over in a hopeless dud-attack.
Somehow I always thought you’d get done in,
Because you were so desperate keen to live:
You were all out to try and save your skin,
Well knowing how much the world had got to give.
You joked at shells and talked the usual “shop,”
Stuck to your dirty job and did it fine:
With “Jesus Christ! when will it stop?
Three years ... It’s hell unless we break their line.”
So when they told me you’d been left for dead
I wouldn’t believe them, feeling it must be true.
Next week the bloody Roll of Honour said
“Wounded and missing”—(That’s the thing to do
When lads are left in shell-holes dying slow,
With nothing but blank sky and wounds that ache,
Moaning for water till they know
It’s night, and then it’s not worth while to wake!)
Good-bye, old lad! Remember me to God,
And tell Him that our politicians swear
They won’t give in till Prussian Rule’s been trod
Under the Heel of England ... Are you there? ...
Yes ... and the war won’t end for at least two years;
But we’ve got stacks of men ... I’m blind with tears,
Staring into the dark. Cheero!
I wish they’d killed you in a decent show.
Как там на небесах? Я был бы знать не прочь, вечный ли день ты сыскал? или вечную ночь?
Как ты? Я вижу тебя — стоит глаза закрыть; слышу голос, готовый всякий раз подбодрить...
Как ты? Твоё лицо передо мной до сих пор, словно бы ты не ушёл в вечный ночной дозор.
К чёрту траншеи! Тебе был по душе покой; много бы ты отдал, чтоб воротиться домой;
много бы ты отдал, чтоб воротиться к друзьям... всё - позади, они могут не ждать телеграмм.
Зная, что обречён, ты отправлялся в бой; всякому — свой конец, в пулемётном аду был твой.
То, что ты был не жилец — я мог сказать наперёд:
выживают обычно те, кто того совершенно не ждёт,
ты же был жизнелюб, шутил, когда сверху падали бомбы,
говорил постоянно, что мол, это длится уже три года,
говорил, мол, пора наконец сдвинуть линию фронта...
Потому-то, узнав о том, что ты брошен ждать свою смерть,
я не верил, хотя и знал — так, конечно, оно и есть.
"ранен... без вести..." — пара слов, очень лёгких для тех, кто там не был,
а за ними лишь боль от ран, да пустое серое небо,
да мольбы о глотке воды (слышу голос, он глух и стиснут)...
а потом — опускается ночь, и вставать — уже нету смысла.
Что ж, прощай, старый друг... Да Богу сказать не забудь, что политики наши клянутся с пути не свернуть
до тех пор, пока не разгромлен будет прусский народ... эй приятель, слышишь? Да, пусть прежде год или два пройдёт,
но у нас - огромный людской резерв...
Я смотрю пред собой во тьму,
я от слёз ослеп.
To Any Dead Officer
By Segfried Sassoon
Well, how are things in Heaven? I wish you’d say,
Because I’d like to know that you’re all right.
Tell me, have you found everlasting day,
Or been sucked in by everlasting night?
For when I shut my eyes your face shows plain;
I hear you make some cheery old remark—
I can rebuild you in my brain,
Though you’ve gone out patrolling in the dark.
You hated tours of trenches; you were proud
Of nothing more than having good years to spend;
Longed to get home and join the careless crowd
Of chaps who work in peace with Time for friend.
That’s all washed out now. You’re beyond the wire:
No earthly chance can send you crawling back;
You’ve finished with machine-gun fire—
Knocked over in a hopeless dud-attack.
Somehow I always thought you’d get done in,
Because you were so desperate keen to live:
You were all out to try and save your skin,
Well knowing how much the world had got to give.
You joked at shells and talked the usual “shop,”
Stuck to your dirty job and did it fine:
With “Jesus Christ! when will it stop?
Three years ... It’s hell unless we break their line.”
So when they told me you’d been left for dead
I wouldn’t believe them, feeling it must be true.
Next week the bloody Roll of Honour said
“Wounded and missing”—(That’s the thing to do
When lads are left in shell-holes dying slow,
With nothing but blank sky and wounds that ache,
Moaning for water till they know
It’s night, and then it’s not worth while to wake!)
Good-bye, old lad! Remember me to God,
And tell Him that our politicians swear
They won’t give in till Prussian Rule’s been trod
Under the Heel of England ... Are you there? ...
Yes ... and the war won’t end for at least two years;
But we’ve got stacks of men ... I’m blind with tears,
Staring into the dark. Cheero!
I wish they’d killed you in a decent show.
Как там на небесах? Я был бы знать не прочь, вечный ли день ты сыскал? или вечную ночь?
Как ты? Я вижу тебя — стоит глаза закрыть; слышу голос, готовый всякий раз подбодрить...
Как ты? Твоё лицо передо мной до сих пор, словно бы ты не ушёл в вечный ночной дозор.
К чёрту траншеи! Тебе был по душе покой; много бы ты отдал, чтоб воротиться домой;
много бы ты отдал, чтоб воротиться к друзьям... всё - позади, они могут не ждать телеграмм.
Зная, что обречён, ты отправлялся в бой; всякому — свой конец, в пулемётном аду был твой.
То, что ты был не жилец — я мог сказать наперёд:
выживают обычно те, кто того совершенно не ждёт,
ты же был жизнелюб, шутил, когда сверху падали бомбы,
говорил постоянно, что мол, это длится уже три года,
говорил, мол, пора наконец сдвинуть линию фронта...
Потому-то, узнав о том, что ты брошен ждать свою смерть,
я не верил, хотя и знал — так, конечно, оно и есть.
"ранен... без вести..." — пара слов, очень лёгких для тех, кто там не был,
а за ними лишь боль от ран, да пустое серое небо,
да мольбы о глотке воды (слышу голос, он глух и стиснут)...
а потом — опускается ночь, и вставать — уже нету смысла.
Что ж, прощай, старый друг... Да Богу сказать не забудь, что политики наши клянутся с пути не свернуть
до тех пор, пока не разгромлен будет прусский народ... эй приятель, слышишь? Да, пусть прежде год или два пройдёт,
но у нас - огромный людской резерв...
Я смотрю пред собой во тьму,
я от слёз ослеп.
понедельник, 01 июня 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Прочитала "На мраморных утёсах" Эрнста Юнгера. Копипащу рецензию с лайвлиба сюда, потому что должна же я как-то поделиться восторгом от прочитанного.
Немецкий автор, читать которого не только интересно, но и легко (я проглотил эту книгу за ночь) - жемчужина редкая. Ещё более редкая жемчужина - текст, который можно читать как минимум на двух уровнях, и ни на одном он не утратит своей прелести.
Если кому по душе аллегории и метафоры, "Мраморные утёсы" позволяют окунуться в них с головой; параллели с историей здесь - неожиданны и очевидны одновременно; и красочные пейзажи, написанные Юнгером, можно бесконечно рассматривать с увеличительным стеклом, стараясь распознать и объяснить каждую мельчайшую деталь, наделённую намного более глубоким, чем кажется на первый взгляд, смыслом.
Но вовсе не обязательно пристально вглядываться в каждую фразу в поисках подтекстов; книга хороша и без них. Хороша даже чисто с точки зрения эстетики: язык невероятно красивый и живописный; и хороша тем, что затягивает читателя незаметно, но верно, да так, что потом не вынырнешь - особенность, характерная для произведений в жанре магического реализма вообще, но здесь осуществленная мастерски ненавязчиво; в конце концов, хороша своей сказочностью, которую уж совсем не ждешь, когда речь заходит о столь серьезной теме.
Более того, уверен, что буду перечитывать эту книгу, потому что чувствую: очень много там ещё такого, что в этот раз прошло мимо меня; ну или просто из жажды прекрасного.
Цитировать книгу не стану, иначе начну и не остановлюсь. Лучше вот вам сам прусский анархист, великий мечтатель и идеалист.
Немецкий автор, читать которого не только интересно, но и легко (я проглотил эту книгу за ночь) - жемчужина редкая. Ещё более редкая жемчужина - текст, который можно читать как минимум на двух уровнях, и ни на одном он не утратит своей прелести.
Если кому по душе аллегории и метафоры, "Мраморные утёсы" позволяют окунуться в них с головой; параллели с историей здесь - неожиданны и очевидны одновременно; и красочные пейзажи, написанные Юнгером, можно бесконечно рассматривать с увеличительным стеклом, стараясь распознать и объяснить каждую мельчайшую деталь, наделённую намного более глубоким, чем кажется на первый взгляд, смыслом.
Но вовсе не обязательно пристально вглядываться в каждую фразу в поисках подтекстов; книга хороша и без них. Хороша даже чисто с точки зрения эстетики: язык невероятно красивый и живописный; и хороша тем, что затягивает читателя незаметно, но верно, да так, что потом не вынырнешь - особенность, характерная для произведений в жанре магического реализма вообще, но здесь осуществленная мастерски ненавязчиво; в конце концов, хороша своей сказочностью, которую уж совсем не ждешь, когда речь заходит о столь серьезной теме.
Более того, уверен, что буду перечитывать эту книгу, потому что чувствую: очень много там ещё такого, что в этот раз прошло мимо меня; ну или просто из жажды прекрасного.
Цитировать книгу не стану, иначе начну и не остановлюсь. Лучше вот вам сам прусский анархист, великий мечтатель и идеалист.
суббота, 30 мая 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
О каких, хотелось бы знать, дружбе или любви я мечтаю со своим научно-исследовательских подходом "интересно-что-будет-если"? Сколько бы ни говорила я о своей потребности в так называемых "нормальных человеческих отношениях", всякий раз всё то, что хоть как-то их напоминает, рано или поздно полностью изживает себя, перестаёт приносить удовольствие и/или пользу. И когда это происходит, что же могу я поделать со своей почти маниакальной любовью к получению новой информации и установлению закономерностей, не позволяющей мне не только предпринять попытку эти отношения спасти, о и даже просто оставить их тихонечко догнивать, и побуждающей волей-неволей начать устраивать всякого рода эксперименты? Которые, разумеется, ускоряют процесс разрыва, и не значит ли это, что в конце концов, подобный научный интерес приносит другим только благо (нельзя уменьшить болезненность — уменьшаем длительность)? Почему тогда это кажется таким неправильным и аморальным мне самой? Неужели придётся признать, что лишь потому, что я боюсь однажды самой оказаться жертвой подобного рода экспериментов?
пятница, 29 мая 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
'Art is a way to have quarrel with the world. Art is for those of us who are too frightened to be terrorists.' (Pauline Melville)
Безумно радуюсь тому, что весь раздел, посвященный истории Веймарской Республики и Третьего Рейха в нашем учебнике оформлен коллажами Хартфильда.
Потому что, несмотря на то, что в общем и целом я люблю дада как раз за отказ от идеи смысловой нагрузки и понимаемости искусства, а Хартфильд как раз-таки не только не спешил отбрасывать его оборонительно-наступательную функцию, но и, напротив, использовал её настолько полно, насколько возможно — несмотря на это, он является для меня лично первым среди равных. Потому что работы Хартфильда, с точки зрения пропаганды, намного убедительнее всего, что создавалось в ту эпоху; в них ничего не приукрашено и не изуродовано, художник лишь вырезает из реальности наиболее важные, на его взгляд, элементы, и фокусирует на них внимание. Оттого-то они так сильны и так удивительно ядовиты.
Безумно радуюсь тому, что весь раздел, посвященный истории Веймарской Республики и Третьего Рейха в нашем учебнике оформлен коллажами Хартфильда.
Потому что, несмотря на то, что в общем и целом я люблю дада как раз за отказ от идеи смысловой нагрузки и понимаемости искусства, а Хартфильд как раз-таки не только не спешил отбрасывать его оборонительно-наступательную функцию, но и, напротив, использовал её настолько полно, насколько возможно — несмотря на это, он является для меня лично первым среди равных. Потому что работы Хартфильда, с точки зрения пропаганды, намного убедительнее всего, что создавалось в ту эпоху; в них ничего не приукрашено и не изуродовано, художник лишь вырезает из реальности наиболее важные, на его взгляд, элементы, и фокусирует на них внимание. Оттого-то они так сильны и так удивительно ядовиты.
вторник, 26 мая 2015
20:25
Доступ к записи ограничен
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 25 мая 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Иногда мне кажется: я бегу во весь опор за своим прошлым и людьми из своего прошлого, но не могу поспеть, спотыкаюсь, падаю, тяну им вслед руки, но они и не думают притормозить. Потому что, если притормозят, кончится это тем, что я утяну их в прошлое — комфортное и уютное, в которое сама я хочу заворачиваться, словно в тёплый плед — только тем людям, которые создают мой комфорт, он вовсе не нужен. Когда-то это я была в самом авангарде, но быть в авангарде одной — совсем невесело, и я так часто оглядывалась на них, что, незаметно для меня, дистанция сократилась, а теперь вот они впереди.
Иногда мне кажется: я отправилась в путешествие в далёкий космос, и оттого, что корабль мой движется на околосветовой скорости, те, кого я оставила казалось бы позади - оказываются впереди меня, их жизни несутся вперёд; в то время как моя тянется мучительно долго. А моя душа всё ещё принадлежит тому, оставленному миру, и в то время как они все стремятся вырваться из него — я только хочу вернуться. И оставленные люди всё ещё являются для меня настоящим, вот только я для них — отдалённое, стёршееся местами прошлое.
Иногда я вспоминаю — и картинки перед моими глазами болезненно-чётки, я почти ощущаю запах талого снега и прикосновения лучей холодного февральского солнца — как за считанные дни до того, как покинуть Петербург, я стояла на трамвайной остановке возле школы и, переплетая реальность со своими снами и образами, созданными воображеием, писала вот это: stihi.ru/2012/09/17/6441. Это всё словно вчера было, и я всё ещё чувствую столь многое из того, что чувствовала та четырнадцатилетняя девочка.
Но, конечно, те, с кем я в тот день шла из школы, ничего уже не помнят, для них он — давно уже мертв, давно уже отнесён в категорию "детство" и упрятан на антресоли сознания; и я тоже скоро стану не более, чем тенью детского воспоминания, неяркой и размытой.
Грустно, что иногда — часто — мне кажется, что я и в самом деле лишь тень, не нашедшая себе места ни в одном из миров; лишённая возможности жить в прошлом, и желания — в настоящем, тем более — в будущем; неготовая признать собственную нереальность и потому воспринимающая нереальным всё и всех, что вокруг.
Иногда мне кажется: я отправилась в путешествие в далёкий космос, и оттого, что корабль мой движется на околосветовой скорости, те, кого я оставила казалось бы позади - оказываются впереди меня, их жизни несутся вперёд; в то время как моя тянется мучительно долго. А моя душа всё ещё принадлежит тому, оставленному миру, и в то время как они все стремятся вырваться из него — я только хочу вернуться. И оставленные люди всё ещё являются для меня настоящим, вот только я для них — отдалённое, стёршееся местами прошлое.
Иногда я вспоминаю — и картинки перед моими глазами болезненно-чётки, я почти ощущаю запах талого снега и прикосновения лучей холодного февральского солнца — как за считанные дни до того, как покинуть Петербург, я стояла на трамвайной остановке возле школы и, переплетая реальность со своими снами и образами, созданными воображеием, писала вот это: stihi.ru/2012/09/17/6441. Это всё словно вчера было, и я всё ещё чувствую столь многое из того, что чувствовала та четырнадцатилетняя девочка.
Но, конечно, те, с кем я в тот день шла из школы, ничего уже не помнят, для них он — давно уже мертв, давно уже отнесён в категорию "детство" и упрятан на антресоли сознания; и я тоже скоро стану не более, чем тенью детского воспоминания, неяркой и размытой.
Грустно, что иногда — часто — мне кажется, что я и в самом деле лишь тень, не нашедшая себе места ни в одном из миров; лишённая возможности жить в прошлом, и желания — в настоящем, тем более — в будущем; неготовая признать собственную нереальность и потому воспринимающая нереальным всё и всех, что вокруг.
пятница, 08 мая 2015
Der destruktive Charakter lebt nicht aus dem Gefühl, daß das Leben lebenswert sei, sondern daß der Selbstmord die Mühe nicht lohnt.
Требование отказа от всяких привязанностей, как одна из буддийских максим, вступало в противоречие с потребностью каждого живого существа в любви, обрекало его на переживание своей трагической раздвоенности. С одной стороны, по всеобщему убеждению, человеку, не испытавшему любви, недоступно постижение прекрасного – аварэ, но с другой стороны, испытывающий любовь – это погрязший в привязанности к миру грешник. Метания между религиозными требованиями и потребностью сердца приводили к состоянию обреченности, пониманию невозможности благоприятного перерождения для живого чувствующего сердца. Красота оказывалась неразрывно связанной с греховностью. Вот почему принято переводить аварэ как "печальное очарование вещей": раздвоенность между религиозно-этическим и эстетическим идеалами в жизни, в искусстве и литературе неизбежно сопровождалась неуверенностью, неопределенностью, грустью.Таким образом, понятие аварэ означает не только красоту гармонии, красоту душевных движений или изысканность; оно одновременно подразумевает, что все это как бы покрыто вуалью смерти и бренности.
(Елена Скворцова, "Из истории японской эстетики")
(Елена Скворцова, "Из истории японской эстетики")